Из интервью Йонаса Кауфмана журналу «Макс Йозеф» — официальному изданию
Мюнхенского летнего оперного фестиваля: «Для меня исполнение Lieder,
возможно, самая тонкая форма пения с точки зрения эмоций. Это очень глубокое
душевное переживание». И подобно тому, как солирующий музыкант всегда
выберет инструмент того мастера, который наиболее близко по тембру
соответствует эпохе и стилю музыки, так и признанный оперный лидер предстал
на своём сольном камерном концерте совсем иным не только по тонкости эмоций,
но и по самому качеству звучания.
Где вы, строгие критики, обвиняющие
порой Йонаса Кауфмана в «перехимиченности», зажатости, чуть ли не в
хрипловатости вокализации? Имеющий уши — да услышал бы абсолютно светлый,
лёгкий, по-настоящему теноровый звук, без привычного в оперных партиях у
этого исполнителя баритонального оттенка и даже намёка на форсирование. С
трудом верилось, что этот «ювелир», мастер пиано-пианиссимо, ровно за месяц
до того пробивал мощнейший вагнеровский оркестр и заставлял вибрировать
воздух в Концертном зале Мариинского театра во время концертного исполнения
«Валькирии».
И ведь не ленится человек каждый год в завершение
насыщенного оперного сезона дарить родному Мюнхену новую программу –
выбирать, учить, составлять тематические блоки… Но здесь сразу, не
откладывая на потом, хочется сказать о втором равноценном партнёре вечера –
постоянном концертмейстере Кауфмана Хельмуте Дойче. Подбор произведений -
преимущественно заслуга маэстро Дойча, обладающего удивительной памятью,
опытом и огромной нотной библиотекой. В студенческие годы именно Дойч был
педагогом Кауфмана по камерному классу в Высшей школе музыки в Мюнхене.
Опять цитирую: «Встретившись спустя годы после обучения, я не первых
порах не решался вообще что-то сказать Хельмуту Дойчу, старался
формулировать свои вопросы очень аккуратно: "Могу ли я попросить, может
быть, что-то по-другому", - на что он ответил: "Ты - сумасшедший, забудь,
что я твой учитель, теперь мы - партнеры и должны работать вместе". Я знаю,
есть музыканты, которым трения и споры со своими товарищами помогают выйти
на совершенно новое измерение. Тем не менее, я очень рад, что наше
сотворчество свободно от конфликтов. Приятно, когда у вас есть партнер,
который чувствует то же самое, и предугадывает ваши идеи, и при этом знает
сильные и слабые стороны певца».
Далее хочется продолжить
слушательским впечатлением. Не довелось, увы, живьём слышать, как
аккомпанировал Святослав Рихтер своему другу Дитриху Фишеру-Дискау. Но вот
это музицирование было явно на том же высочайшем ансамблевом уровне. Не
заметила никаких пианистических помарок у маэстро Дойча, а поиграть в
программе было что, и, главное, редкий баланс яркого концертного звука на
высокой рояльной палке, и мягкости аккомпанемента. Казалось, солист с таким
пианистом чувствует себя абсолютно комфортно, одновременно и надёжно, и
свободно.
Программу составляли не только музыканты, но интеллектуалы,
для которых поэтическая сторона произведений не менее важна. В начале –
шесть песен Ференца Листа. Первые три – «Отравой полны мои песни» и «В
волнах прекрасных Рейна» на стихи Генриха Гейне и «Радость и печаль» на
стихи Иоганна Вольфганга Гёте – прозвучали хорошо, но не стали откровением.
А вот «Король из Туле» того же Гёте – это настоящий театр одного Актёра
(двоих: Дойча считаем!). Отсылаю к блистательному переводу Пастернака
«Король жил в Фуле дальной». Но, казалось, можно и не знать всей
романтической истории про золотой кубок, что хранил несчастный король от
своей возлюбленной – музыка стиха, исполнение и мимика Артиста завораживали.
И даже совсем не зная немецкого, чисто фонетически начинаешь любить этот
язык, и жалеть, что дикторы германских телеканалов не говорят так звонко и
чётко, как Йонас Кауфман. Как лирическая передышка возникли «Колокола
Мерлинга» на стихи Эмиля Куха.
И завершали блок Листа эффектные «Три
цыгана» на стихи романтика-безумца Николауса Ленау, где естественно
соединялся мадьярский разгул мелодии с «философией бродяги» в тексте:
«Трижды я понял, как счастье брать, Вырваться сердцем на волю, Как проспать,
прокурить, проиграть Трижды презренную долю» (перевод В.Левика).
Затем последовал, пожалуй, самый сокровенный момент вечера – Пять песен
Густава Малера на стихи Фридриха Рюккерта. Малер – самый любимый композитор
Йонаса Кауфмана, об этом он повторяет неустанно, порой в неожиданно
причудливых формах вроде: «Кого бы из великих авторов прошлого Вы бы
попросили написать что-либо для Вас лично? – Я хотел бы спеть Реквием
Малера, если бы таковой был».
Впервые певец взялся за камерные
произведения «своего» автора, глубокого и непостижимого порой, как пятое
измерение. Безусловно, малеровский дух он прекрасно чувствует, и смысл
мистических откровений Рюккерта передаёт залу. Но именно в Малере казалось,
что потолок исполнения ещё не достигнут. Больше, чем где-либо, попадалось
интонационно сомнительных нот, ощущалась некоторая невпетость. Даже то, что
порядок песен был изменён, они звучали не так, как заявлено в программе,
говорит о продолжающемся поиске. Запомнилось «Я пришёл в затерянный мир» -
чья мелодия чем-то напоминает малеровский «шлягер» - адажио из 5-й симфонии,
с которого, как правило, и начинается знакомство с Великим Густавом. В
голове проносятся классические кадры Висконти из «Смерти в Венеции», звонкий
крик: «Тадзиу!» - и…Солнечный свет на всём. Но именно ставшая финальной «В
полночь» явилась и самым убедительным Малеровским номером – мрачная
таинственность стиха обволакивалась узнаваемыми терпкими гармониями и мягким
звуковедением исполнителей, а финальные строфы Кауфман выделил по-оперному
ярко, дав понять истинный масштаб голоса.
Второе отделение концерта
открыли Пять песен Анри Дюпарка –французский островок в немецком море.
Дюпарк – прямо скажем, не самый популярный автор. Он из тех композиторов
«второго эшелона», чья музыка легко превращается в скучную и банальную,
когда лишь формально озвучен нотный текст. И вот здесь как раз проявилось
различие - если до вершин гения Малера ещё есть пространство, куда расти и
дотягиваться, до более скромный по масштабу дарования Дюпарк, хоть и тоже
ранее не петый исполнителем, оказался полностью в его власти.
Качество французского произношения Кауфмана отмечали даже парижские критики
после премьеры «Вертера» Массне в Опере Бастилии в январе 2010 года, в чём
нельзя с ними не согласиться. Строки Шарля Бодлера «Приглашение к
путешествию» звучали элегически, лёгкая грусть мелодии обволакивала обещания
неги и восточных радостей. Так же стильно, очень по-своему был исполнен и
наиболее известный опус Дюпарка – «Phidylé» на слова Леконта де Лилля.
«Замок Розамунды» Робера де Боннера, «Печальная песня» Жана Лагора, и
завершающая «Прошлая жизнь» на стихи того же Бодлера – и хотелось бы
придраться, да не к чему.
Завершал программу многократно петый
Йонасом Кауфманом, а потому особенно уверенный и яркий Рихард Штраус. Причём
после заявленных в программе пяти песен публика аплодисментами и характерным
чисто баварским топаньем (как дружно колотит ногами полный театр, где зал
заполнен в основном людьми от 60 и старше – это надо слышать!) вытребовала
себе ещё четыре «биса» того же автора-земляка, чьё детство и юность прошли
как раз в Мюнхене.
Начав с изящной жанровой шутки про «Плохую погоду»
на стихи Гейне через элегическое созерцание «Прекрасные холодные небесные
звёзды» на стихи Адольфа-Фридриха фон Шока и сдержанную экспрессию
«Освобождения» Рихарда Дехмеля исполнители перешли к резковатому озорству
«Клятвы холостяка» из «Волшебного рога мальчика» и ликованию «Мы должны
держать этот в тайне» того же фон Шока.
Четвёрка «бисов» тоже была
выстроена как тематический блок. Первой прозвучала опять почти шутка – «О,
горе мне» на стихи Феликса Дана, в продолжение был абсолютный страстный хит
«Посвящение» на стихи Германа фон Гильм Розенегга. «Тайное приглашение» на
стихи Джона Генри Маккая колыхало волнами от двух пиано, до
откровенно-яркого фортиссимо. И завершающей точкой вечера стало
философски-проникновенное «Не во сне я грезил об этом» - на стихи Отто
Юлиуса Бирбаума, из позднего, практически последнего опуса 48 Рихарда
Штрауса.
По окончании концерта не таким уж вызывающе-эпатажным
показалось оформление программки-буклета. Условно безличный космонавт,
парящий на огненном фоне среди почти церковных белых голубей – ёмкая
метафора и прозвучавшей музыки, и стиля исполнителей. «Удивление
несовместимостью», как тонко заметил про творчество Йонаса Кауфмана один
коллега…
|