|
|
|
|
|
Belcanto.ru, 30.7.2012 |
Татьяна Елагина |
|
Schubert: Winterreise, München, 18.7.2012
|
|
Приключения на «Зимнем пути», или Исповедь Йонаса Кауфмана
|
|
Одна из хороших традиций летнего оперного фестиваля в Баварской Опере —
лидерабенды ведущих солистов. И «первых среди равных» в Мюнхене, бесспорно,
Йонас Кауфман. Его нынешнее выступление 18 июля существенно отличалось от
прошлогоднего сольного концерта, на котором также посчастливилось побывать.
Вместо нескольких тематических блоков из произведений пусть и близких по
стилю, эпохе, но даже разноязычных композиторов – моноцикл «Зимний путь»
Франца Шуберта, исполненный без перерыва. Да и сама обстановка вечера была
иной. Год назад Йонас Кауфман был чуть не главным героем летнего оперного
феста, «Фиделио» Бетховена с его участием транслировалось он-лайн в
Интернете и на больших экранах на Макс-Йозеф-плац. Там же, в Мюнхене,
состоялось и первое площадное «Трипл-шоу» с Анной Нетребко и Эрвином
Шроттом. Получалось, что прошлогодний лидерабенд отражал лишь ещё одну,
камерную грань таланта артиста.
В планах Баварской оперы и мюнхенской
жизни этого лета Кауфман заранее был заявлен только в «Winterrеise». Вплоть
до середины июля он должен был оставаться в Лондоне, его ожидала давняя
мечта – партия Энея в «Троянцах» Берлиоза в «Ковент-Гардене».
Но
судьба готовила артисту и всем его многочисленным поклонникам настоящую
пакость. Как официально заявили пост-фактум СМИ – виной всему инфекция,
таившаяся в системе кондиционирования трансатлантического лайнера, в котором
тенор в конце апреля летел в Нью-Йорк для участия в «Валькирии» в
«Метрополитен». Банальное поначалу ОРВИ пошло по нехорошему сценарию,
микозный ларингит заставил отменить все выступления в Америке,
гала-спектакли в Цюрихе, концерты в Европе и желанную премьеру в Лондоне.
Как всегда бывает в подобных случаях, Интернет наполнился слухами и
домыслами вроде «пошёл по дорожке Виллазона, больше не выйдет, допелся до
своего вокального кризиса к 43-м годам». Оставим толки на совести тех, кто
их выдумал. Фониатрические проблемы практически неизбежны у всех оперных
певцов, также как травмы у спортсменов или артистов балета. А современный
плотный график их выступлений и перемещений по свету только усугубляет
нагрузку на самый нежный и драгоценный инструмент из живой трепетной плоти –
человеческий голос. К счастью, Йонас Кауфман вовремя сделал паузу. Полное
молчание, отказ от всех контрактов для певца в таких ситуациях – лучшее
лекарство.
Его первый после почти 3-х месячного перерыва выход на
сцену состоялся 14 июля в Линце, в опен-эйр в сопровождении
Брукнер-оркестра. И по свидетельствам очевидцев прошёл с небывалым успехом.
Полностью восстановившийся голос звучал свежо и молодо, исполнение козырных
теноровых арий радовало щедростью долго сдерживаемых эмоций.
И сразу
после этого – вершина камерной лирики Шуберта в родном городе, где большую
часть зала Баварской оперы заполняют давние и самые преданные почитатели,
как правило, возраста родителей «стар-тенора», знающие если не по тактам
мелодии «Зимнего пути», то уж слова Вильгельма Мюллера почти наизусть, с
детства. Степень ответственности высочайшая, подогретая переживаниями
земляков после болезни любимца. Кстати, Кауфман не исполнял публично «Зимний
путь» с 2007 года. По его собственным словам, все 24 песни этого цикла
окрашены эмоциональным страданием, причём по нарастающей. И петь это с
полной отдачей возможно лишь изредка, слишком тяжело психологически.
…Аскетизм пустой сцены с голубым задником, раскрытый рояль и ваза с
подсолнухами, как яркий цветовой акцент. Двухминутные аплодисменты –
приветствие артистов уже при появлении. Заметно, по-хорошему постройневший
Кауфман во фраке и маэстро Хельмут Дойч, сгусток энергии. Далее – 50 минут
почти непрерывного погружения в Шуберта, часто даже attacca, без единого
откашливания или глотка воды у солиста.
К слову, по количеству шумов
и прокашливаний на сей раз зал словно испытывал терпение. Никогда не видела
такого количества людей в инвалидных колясках на концерте, не всегда
древнего возраста. Не удивлюсь, если немецкие медики музыке Шуберта
приписывают целительное терапевтическое воздействие.
Возможно, в
обычной ситуации некоторую вокальную робость, осторожность в первых пяти
песнях цикла можно было бы объяснить вхождением певца в «образ» данного
произведения, очень непростого по своей протяжённости и философскому смыслу.
Или «пристрелкой» к замечательному акустически, но суховатому и потому
чуткому залу Баварской оперы. Соотнести mezzo voce — piano, основные нюансы
«Доброй ночи», «Флюгера», «Застывших слёз» и «Оцепенения» — первых номеров
цикла, с укороченным отзвуком в переполненном зале по сравнению с пустым на
репетиции, непросто даже для опытного Мастера.
Однако настроенное на
«выздоровел как следует, или ещё бережётся?» ухо придирчиво и болезненно
ловило и лёгкую «канифоль» в тембре, и досадные интонационные помарки,
редкие у Кауфмана вообще, и уж тем более заметные в песенно-прозрачных
мотивах Шуберта. Но ощущение романтического стиля, смыслового попадания в
текст – абсолютное, сразу. К счастью, «кризис», буквально видимый, по
проступившей испарине на лбу артиста, наступил уже на 5-й песне «Der
Lindenbaum» («Липа»). Её светлая мелодика словно вернула певцу
самообладание, полный контроль над инструментом. И пусть в следующем номере
«Wasserflut» («Половодье») ещё проскочил случайный хрип в первых тактах –
далее всё пошло по нарастающей.
«Среди метелей и снегов, голых
деревьев и покрытых льдом рек бредёт герой „Зимнего пути“. Его путь уныл,
безрадостен и бесцелен: подальше от родных мест, подальше от воспоминаний о
когда-то проведённых здесь счастливых днях. Путник устал, ничто на свете уже
не принесёт ему радость. Он одинок, несчастен, и только мёртвая зимняя
природа вторит ему завываниями ветра и скрипом деревьев»
— из
учебника музыкальной литературы. Всё верно, стихи Вильгельма Мюллера именно
о том, и дал им крылья Франц Шуберт за год до своей ранней смерти. Но
исполнение было таково, что невольно вспоминалось пушкинское: «Мне грустно и
легко, печаль моя светла…» Артисту удалось совместить обнажённый нерв
повествования с некой летописной, даже библейской отстранённостью трактовки,
словно «взгляд сверху». Удивительное ощущение разворачивающегося прямо на
глазах приключения, желания узнать, а что же дальше, вовлечённость в
действие. Страх перед депрессивностью произведения, настрой на слезливость,
что пробирает в других, тоже по-своему талантливых интерпретациях «Зимнего
пути», был скоро забыт.
Подумалось, что Шуберт, писавший свои Lieder
для домашнего музицирования, камерных салонов, и уж ни как не предвидевший
«консервы» в виде отточенной звукозаписи, именно в живом исполнении особенно
хорош. Когда есть энергетический ток между исполнителями и залом, даже в
голову не приходит естественное при прослушивании CD желание сделать паузу,
чтобы скрасить долготу этого «Зимнего пути».
Матово-мягкий с
выраженным баритоновым привкусом голос Кауфмана очень ровно зазвучал во всём
диапазоне. Бархатно в нижнем регистре, на частых у Шуберта «до» и даже
нетеноровых «си» малой октавы (по написанию), вскипая в кульминациях
по-оперному яркими верхними «ля-бемоль» и «ля». И его всегдашний «конёк» —
нежнейшее пианиссимо, когда хочется затаить дыхание из страха, что ниточка
звука прервётся, но нет, тянется и перетекает, как родниковая струя.
Конечно, без Хельмута Дойча за роялем это уже был бы совсем иной «Зимний
путь». Говорить об этом замечательном пианисте и концертмейстере хочется
только восторженно. Он играл так, словно его и не было на сцене – какое-то
полное растворение не только в личности певца, но в самой музыке.
Естественно, как воздух, иначе и не представишь.
Сыгранность, контакт
тенора и пианиста казались порой на инстинктивном уровне. Несколько раз ( в
«Irrlicht» — «Блуждающем огне», «Rast» — «Отдыхе», «Der greise Kopf» —
«Седине») паузы зависали на пределе допустимого — казалось, что оба забыли
текст. Но тотчас обнаруживалось, что это спланированная цезура, для
«вкусности» и обострения красок.
Интимность высказывания, душевные
переживания артиста подчёркивались и скупой, но выразительной пластикой рук,
более тонкой, подвижной нежели в оперном спектакле мимикой, отражающей
личные эмоции. И этот особый, чуть расфокусированный взгляд поверх линии
кресел, на воображаемый объект, которому специально учат в театральных
вузах, но у Кауфмана он получается не отрешённым, а словно на всех, и на
каждого персонально, наполняя сладостным ужасом, как пред ликом Спаса
Нерукотворного.
В отлично драматургически выстроенном цикле особо
удались, как показалось, певцу лирические и мистико-созерцательные номера.
«Frühlingstraum» («Весенняя греза»), без паузы исполненные «Der greise Kopf»
(«Седина») и «Die Krähe» («Ворон»), вершина философской глубины – «Der
Wegweiser» («Путевой столб»): (Единственный указатель направляет в страну,
Из которой никто не возвращался.). И следовавший сразу за ним «Das
Wirtshaus» — «Постоялый двор».
Это уже почти финал. Чуть грубовато
зазвучал рояль в «Mut» («Смелость»), может специально, подбодрить солиста на
долгом пути: «Если Бог нам не в помощь на свете – сами мы боги себе».
Наконец, завершение, проникновенное «Die Nebensonnen» («Мнимые солнца») и
стоический «Der Leiermann» («Шарманщик»): «Чудной музыкант! Не пойти ли мне
с тобой? Может быть, мой голос сольется с голосом твоей шарманки?»
Взятый в запас русский литературный подстрочник Олега Митрофанова
пригодился, выручил. Но так рельефно красив немецкий у Кауфмана, что
возникало интуитивное фонетическое понимание, что он хотел выразить.
Затихли последние аккорды, имитирующие перебор шарманки. Застекленел, замёрз
вместе со стариком взгляд артиста. Пять-шесть секунд полной тишины
показались вечностью, или выдохом, как после литургии. Лишь потом зал
разразился овацией, традиционно-баварским топотом, бурными вызовами
исполнителей. Все надеялись на бисы, но что можно добавить к сказанному?
Поэтому красноречивый жест Кауфмана ладонью по горлу на последнем (седьмом
или восьмом) поклоне означал «не могу» не физическое, а моральное.
Постскриптум немыслим после «Мир всем» и «Аминь».
Это лето не балует
баварцев ясной погодой и жарой. Пасмурно-дождливо в Мюнхене почти ежедневно.
Только один день выдался тёплый и солнечный, без единого облачка – 18 июля,
как раз для «Зимнего пути». Словно по заказу, как и на два часа
прекратившийся ливень во время концерта Йонаса Кауфмана в Линце 14 июля.
Простое совпадение, капризы погоды? Пусть так, но раз есть гипотеза о
реальном существовании три тысячи лет назад некоего грека по имени Орфей,
пением усмирявшего бури, то побольше бы таких «случайностей».
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|